Лабиринты веры  - Эллен Грин

Рассел покачал головой:

– Пока нет. У меня есть кое-какие наметки…

– То, что ты рано или поздно выяснишь его, значит для меня все, хотя меня уже не будет здесь, чтобы увидеть, как за ней приедут родственники и увезут ее в родные края.

Рассел внимательно посмотрел на нее. Ей нужно было только одно. То, что большинство воспринимает как должное. Имя. Она пыталась исправить то, что случилось двадцать лет назад и к чему она не имела отношения. И никто не захотел помочь ей. Это подтолкнуло ее к поиску информации, который, в свою очередь, и привел к шести смертям.

– Мари знала, что ты сделала? А Анаис? А…

Она залпом выпила виски.

– У меня, – посмотрела на часы, – два часа и двадцать минут до вылета. У каждой истории есть множество сторон. Позволь мне рассказать свою, потому что она сногсшибательна. И если ты после этого захочешь арестовать меня, я сопротивляться не буду.

Рассел опустил голову и почувствовал на себе ее взгляд, но головы не поднял. На его шее билась жилка, и лишь это указывало на то, как велик сдерживаемый им гнев.

– У тебя только два часа. Начинай, Ава.

Колеса коснулись взлетно-посадочной полосы в аэропорту Шарль де Голль, самолет остановился возле здания. Я выглянула в окно, проверяя, нет ли поблизости policiers[21], но увидела лишь серое утро, множество самолетов и суетящийся вокруг них персонал, работающий в обычном режиме. Где-то там, в одном из зданий, меня ждала Анаис. Если бы мне удалось пройти через таможню и оказаться в Париже, у меня точно появился бы шанс скрыться. Я вздохнула. Оставалось три шага до свободы.

Вопросы Рассела были систематичными, предсказуемыми. И исчерпывающими – с подтекстом гнева и обиды на предательство. Я сделала хороший выбор в тот день, когда увидела его у лифтов на втором этаже здания суда. Он был чем-то поглощен, когда я заметила его; на меня произвела впечатление солидность его облика и мягкость его взгляда. Я разглядывала его с ног до головы, пока он не почувствовал на себе мой взгляд, и вот тогда я улыбнулась ему. В «яблочко»! Ему понадобилось всего три дня, чтобы подкатить ко мне, когда я пила кофе.

Найти дееспособный инструмент – кого-то, кто смог бы запустить машину расследования и в конечном итоге выяснить имя моей матери, – именно этого я и добивалась. Именно такого человека я и искала. Я прожила долгие годы, не зная, кто я такая и кто она такая, и проводником мне служили лишь тонкие нити воспоминаний. Убийство, кровь, сумятица – все это было расплывчато в моем сознании. Я умоляла Клэр и Мари открыть мне правду, однако они отказывались, настаивая на том, что ничего не знают.

Мне нужен был человек, который сочувствовал бы мне, который воспринимал бы меня как потерянную душу; человек, который неофициально сделал бы все за меня и при этом не побоялся бы рискнуть своей карьерой. Это было главным условием. Подпорченная карьера давала мне рычаг для шантажа.

После возвращения из колледжа я обыскала дом Клэр в поисках информации. Это стало возможным, потому что она болела. Но мне удалось найти лишь фотографию дома. Ту самую, что я отправила Россу почти пять лет назад. Клэр отделила ее от его вещей и положила вместе с моим платьем. Что это означало? Подозревала ли она, как далеко я зашла в поисках истины? Если да, то именно это и заставило ее с еще большим упорством скрывать все, что она знала, до самого конца.

Однако фотография мне пригодилась. Подпись со ссылкой на меня обладала непреодолимой силой, она была полна совпадений и интригующей. Я знала, что Рассел начнет копать; нужен был лишь легкий толчок со стороны Джоанны. Та встреча в кафе – прекрасная демонстрация душевных страданий и слез. Он купился. Его здорово зацепило. Возможно, даже сильнее, чем все, что было в последующие недели. Мне надо было играть осторожнее.

Очередь к паспортному контролю была длинной, суетливой и шумной, мой слух резали как минимум пять разных языков. Мое сознание металось туда-сюда, извлекая смысл из обрывков английской речи, потом из французской, потом опять из английской, из испанской и из еще какой-то восточноевропейской. Остальные звуки улетали прочь непереведенными. Я держала паспорт в руке, до боли сжимая его пальцами. Паспорт был отличный, официальный, выданный правительством Соединенных Штатов, но я опасалась, что его заблокировали после того, как я села на свой прямой рейс из Филадельфии. Меня беспокоило лицо Рассела – вернее, то, что мелькало в его глазах, пока я рассказывала свою историю.

После нашего разговора он проводил меня к выходу. Пока не началась посадка, стоял рядом и держал руки в карманах. Я гадала, зачем ему понадобилось провожать меня до самолета, и предполагала, что это вызвано желанием избавиться от меня, а не пожелать мне хорошего полета. Принял ли он мои объяснения? Очень может быть, но только потому, что альтернатива стала бы губительной для его карьеры. Я этого не узнаю. Понять его мысли по его действиям и жестам было невозможно.

Продвигаясь в очереди к французскому иммиграционному контролю, я видела в разных углах офицеров, сверхбдительных; воздух в аэропорту потрескивал от напряжения, порожденного вероятностью неблагоприятных событий. Я улыбнулась. Я и есть неблагоприятное событие. Очередь двигалась вперед, я то и дело поглядывала на часы. Анаис должна встречать меня на первом этаже, у выхода к наземному транспорту. Оттуда мы планировали доехать до вокзала и сесть на поезд до Барселоны. А там – на круизный лайнер. Круиз был рассчитан на семнадцать дней с заходами в порты Испании, Франции, потом Италии, Хорватии, Черногории и Греции. Она обозначила маршрут на карте – все те многочисленные порты, где я могла бы сойти на берег и вылететь во Вьетнам. Хотя самым очевидным выбором были Балканы. Все было отлично распланировано, так чего же я нервничала?

– Venez ici[22].

Мужчина махал мне рукой, и я прошла к кабинке. Он открыл мой паспорт и, склонив голову и сосредоточившись, внимательно изучил мой документ. Я переступила с ноги на ногу и затаила дыхание. Он поднял голову и посмотрел прямо на меня.

– Où êtes-vous née? – спросил он. «Где вы родились?» Зачем спрашивать, если это четко написано в паспорте?

Я колебалась. В Соединенных Штатах. Тот фальшивомонетчик присвоил мне, как он считал, широко известное во Франции имя. Такое у него было представление о шутке. Как же мне отвечать?

– États-Unis, – буркнула я.

– Мари Кюри? – спросил он.

Я испугалась, что он начнет задавать вопросы – ведь имя-то было абсолютно глупым. Я едва заметно кивнула. О том, как долго я собираюсь пробыть во Франции и где намерена остановиться, он спросил на французском.

– Вам нужно, чтобы я говорил по-английски? – уточнил таможенник после нескольких секунд моего молчания.